Перо Зубац

Мостарские дожди

Той осенью в Мостаре я любил Светлану.
Если б мне знать,
кто с ней рядом сегодня,
если бы знать,
кто сегодня ее целует,
если бы знать,
кто сегодня срывает
мои неспелые абрикосы.

Я говорил ей, ты сопливая девчонка,
много всего говорил,
а она плакала в ответ на мои слова, на мои руки,
я говорил ей, ты ангел и чертенок,
ты уже большая, не строй из себя святую,
и всю ночь шли синие дожди
над Мостаром.

Не было ни птиц, ни солнца, ничего,
она спрашивала, есть ли у меня брат, где я учусь,
хорват я или нет, нравится ли мне Рильке,
спрашивала обо всем.
Спрашивала, мог бы я так с другой,
не дай Бог,
люблю ли ее, тихо спрашивала,
и всю ночь над Мостаром шли синие дожди,
в сумраке комнаты она казалась удивительно белой,
но не хотела этого делать,
не хотела или не смела,
черт ее знает.

Осень, та мертвая осень на окнах,
ее глаза птицы, ее бедра серны
и родинка,
не смею сказать,
маленькая лиловая родинка,
или мне так казалось.
Она спрашивала, хорват я или нет, есть ли у меня девушка,
нравится ли мне Рильке - спрашивала обо всем,
а на окнах, как рождественские колокольчики моего детства,
звонили капли,
и по Нижним кварталам тихо струилась ночная песня,
гей, вырастила мать Сулеймана.

Она рассыпала свои годы по паркету,
ее губы были полными, как спелые персики,
а груди теплыми, как маленькие щенята.
Я говорил ей, глупая, ну что ты важничаешь,
Светлана, Светлана, разве не знаешь, что атомный век,
Гагарин, де Голль и все в этом духе,
многое ей говорил,
она только плакала, плакала.

Я водил ее по Куюнджилуку, по харчевням,
водил повсюду,
мы прятались в пещеры и забирались на чердаки,
под мостами играли в жмурки, Неретва, как жеребенок,
под старым мостом я читал ей Црнянского,
как хорошо, шептала она, как хорошо.

Я рисовал ее ноги на влажном песке,
а она смеялась так ясно и так невинно,
как первые лилии,
я водил ее в мечети, под тяжелым надгробьем
давно мертв Караджоз-бег;
на могилу Шантича она положила цветы,
и плакала, как все женщины,
я водил ее повсюду.

Лето, и я совсем другой,
пишу стихи для одной газеты,
полколонки, подпись Перо Зубац,
и ничего больше,
а всю ночь над Мостаром
шли синие дожди,
в сумраке комнаты она казалась удивительно белой,
но не хотела этого делать,
не хотела или не смела,
черт ее знает.

Ни это небо, ни облака, ни эти крыши,
ни выцветшее солнце над Мостаром, солнце истомившегося мальчишки,
я не сумею забыть,
ни ее волосы, ни маленький язык, сладкий, как клубника,
ни ее смех, звучащий обещанием,
ни эту молитву в часовне на Белом холме,
Бог велик, она говорила, переживет нас с тобой,
ни эти тяжелые синие дожди
бесплодной осени, ее осени...

Она говорила о фильмах, о Джеймсе Дине,
говорила обо всем,
немного печально о Карениной,
говорила, что Клайд Гриффитс
и мухи не смог бы обидеть,
я смеялся - глупая, он убийца, ты ребенок;
ни эти улицы, ни этих продавцов свежего номера "Освобождения",
ни этот полувысохший виноград в витринах
не могу забыть,
эту бесплодную, горькую осень над Мостаром,
эти дожди,
она целовала меня всю ночь, ласкала,
и ничего больше,
Боже мой, и ничего больше.

После снова были осени, после снова лили дожди,
и только одно письмо,
кажется, из Любляны,
ни эти листья на тротуарах, ни эти дни
я не смогу, не сумею стереть.

В письме она спрашивала, что я делаю, как живу,
есть ли у меня девушка,
думаю ли хоть иногда о ней, об этой осени,
об этих дождях,
писала, что осталась прежней,
ей-Богу, совсем такой же,
божилась, чтоб я ей поверил, чтоб улыбнулся,
а я давным-давно проклял Бога,
зачем мне клятвы,
клянись, не клянись,
что толку лгать?

Я говорил ей о Лермонтове, о Шагале,
говорил обо всем,
она носила с собой потрепанную книгу Цвейга
и читала ее по вечерам,
в ее волосах запуталось лето,
желтое солнце и море,
в первую ночь ее кожа была чуть-чуть соленой
и в ладонях уснули рыбы;
мы смеялись над мальчишками,
прыгавшими в реку с моста за сигареты,
смеялись, потому что кончилось лето,
а они все прыгают - дети,
она говорила, они же могут разбиться
или схватить воспаление легких...

Потом умолкала и долго-долго молчала,
я свободно мог думать обо всем на свете, превзойдя Спинозу,
часами мог разглядывать других
или бросать гальку вниз на камни,
мог просто уйти куда-нибудь далеко,
мог умереть от одиночества у нее на коленях,
один в целом мире,
мог превратиться в птицу,
в воду, в камень,
мог все, что угодно...

У нее были длинные, хрупкие, нежные, но быстрые пальцы,
Мы ловили божьих коровок и гадали, и играли в прятки,
Светлана, выходи, вон ты за камнем,
я же не слепой и в своем уме,
давай-давай поторапливайся,
не то у меня получишь;
когда она водила, я мог спрятаться хоть в реку,
все равно находила сразу,
говорила, что по запаху,
что слишком хорошо меня знает.

Я никогда не верил,
наверное, просто подглядывала.
Она любила каштаны,
мы приносили их в комнату и развешивали на нитках,
она любила осенние розы,
когда мои розы засыхали, она клала их в коробку.
Я спрашивал ее, что она думает об этом мире,
верит ли в коммунизм,
хотела бы стать Наташей Ростовой,
спрашивал обо всем,
подчас глупо, еще как знаю, что глупо.

Спрашивал, хотела бы она иметь маленького сына,
скажем, белокурого,
она прыгала: хочу, хочу,-
потом вдруг становилась грустной,
как увядший цветок:
нет и нет, ни за что на свете,
посмотри на него, ему бы только это,
словно она свалилась с Юпитера,
да и кто такой Перо Зубац,
и почему именно он, а не другой,
этого еще не хватало.

Я говорил ей, глупая, ты же умница,
ты ангел и чертенок,
многое говорил.
Она ничему не верила.
Все вы мужчины такие,
вруны и обманщики,
и еще много всего говорила.
А над Мостаром шли синие дожди...

Я действительно любил Светлану
той осенью.
Если б мне знать,
кто с ней рядом сегодня,
если бы знать,
кто сегодня ее целует,
если бы знать,
кто сегодня срывает
мои неспелые абрикосы.

1965

Перевод Ирины Чивилихиной

Источники:

http://www.devichnik.ru/9904/mostar_r.htm

Народные эпические песни

Хасанагиница

Что белеет средь зеленой чащи?
Снег ли это, лебедей ли стая?
Был бы снег там, он давно бы стаял,
Лебеди бы в небо улетели;
Нет, не снег там, не лебяжья стая:
Хасан-ага там лежит в палатке.
Там страдает он от ран жестоких;
Навещают мать его с сестрою,
А любимой стыдно показалось.
Затянулись раны и закрылись,
И тогда он передал любимой:
"В белом доме ждать меня не нужно,
Ты в семье моей не оставайся!".
Услыхала люба речь такую,
Горьких мыслей отогнать не может.
Топот конский слышен возле дома;
Побежала женщина на башню
И прильнула там она к окошку;
Вслед за нею бросились две дочки:
Что ты, наша матушка родная,
Не отец наш на коне приехал,
А приехал дядя Пинторович".
Воротилась женщина на землю,
Крепко брата обняла и плачет:
"Ой, мой братец, срамота какая!
Прогоняют от пяти малюток!"
Бег спокоен, не сказал ни слова,
Лишь в кармане шелковом пошарил
И дает ей запись о разводе,
Чтобы все свое взяла с собою,
Чтоб немедля к матери вернулась.
Прочитала женщина посланье,
Двух сыночков в лоб поцеловала,
А двух дочек в розовые щеки.
Но с меньшим сынком, что в колыбельке,
Слишком трудно было расставаться,
За руки ее взял брат суровый,
И едва лишь оттащил от сына,
Посадил он на коня сестрицу
И поехал в белое подворье.
Долго дома жить не удалось ей,
Лишь неделю пробыла спокойно.
Род хороший, женщина красива,
А такую сразу надо сватать.
Всех упорней был имоский кадий.
Просит брата женщина, тоскует:
"Милый братец, пожалей сестрицу,
Новой свадьбы мне совсем не надо,
Чтобы сердце с горя не разбилось
От разлуки с детками моими".
Бег спокоен, ничему не внемлет,
Принимает кадиевых сватов.
Просит брата женщина вторично,
Чтоб послал он белое посланье,
Написал бы просьбу от невесты:
"Поздравленье шлет тебе невеста,
Только просьбу выполни такую:
Как поедешь к ней ты на подворье
С господами сватами своими,
Привези ей длинную накидку,
Чтоб она свои закрыла очи,
Не видала бедных сиротинок".
Кадий принял белое посланье,
Собирает он нарядных сватов,
Едет с ними за своей невестой.
Сваты ладно встретили невесту
И счастливо возвращались с нею,
Проезжали мимо башни аги,
Увидала девочек в оконце,
А два сына вышли им навстречу
И сказали матери с поклоном:
"Дорогая матушка, зайди к нам,
Вместе с нами нынче пообедай".
Услыхала Хасанагиница,
Обратилась к старшему из сватов:
"Старший сват, прошу я, ради бога,
Возле дома сделай остановку,
Чтоб могла я одарить сироток".
Кони стали у подворья аги,
Матушка одаривает деток:
Двум сыночкам - с золотом кинжалы,
Милым дочкам - дорогие сукна,
А дитяте малому послала
Одеяльце - колыбель закутать.
Это видит храбный Хасан-ага,
И зовет он сыновей обратно:
"Возвратитесь, милые сиротки!
Злая мать не сжалится над вами,
Сердце у нее подобно камню".
Услыхала Хасанагиница,
Белой грудью на землю упала
И рассталась со своей душою
От печали по свим сиротам.

Пир у князя Лазаря

Славу славит Лазарь, князь могучий,
В граде сербском, Крушевце цветущем.
Вся господа за столы садится,
Вся господа вместе с сыновьями.
Справа посадили Юг-Богдана,
Рядом девять Юговичей юных.
Слева Вука Бранковича место,
Всю господу садят по порядку:
Против князя - воевода Милош,
Рядом с ним двух равных посадили,
Одного - Касанчича Ивана,
И Милана Топлицу другого.
Князь литую чашу поднимает,
Говорит своей господе сербской:
"За кого мне выпить чашу эту?
Если пить по старшинства сединам,
Выпил бы вино за Юг-Богдана,
Если пить по благородству крови,
Выпил бы за Бранковича Вука,
Если пить по дружеской приязни,
За девятерых бы выпил шурьев,
Девять сыновей Богдана Юга,
Если пить по красоте обличья,
За Косанчича бы чашу выпил,
Если пить по высоте и росту,
Выпил бы за Топлицу Милана,
Если пить по храбрости безмерной,
Выпил бы вино за воеводу,
И сегодня за твое здоровье,
Милош Обилич, хочу я выпить:
Будь здоров и верный и неверный!
Прежде верный, а потом неверный!
Утром мне на Косове изменишь,
Убежишь к турецкому султану.
Будь здоров и за здоровье выпей,
Пей вино из чаши золоченой".
Встал поспешно легконогий Милош,
До землицы черной поклонился:
"Я тебя благодарю, властитель,
Славный князь, за здравицу спасибо,
За нее и за твое даренье,
Но совсем не за слова такие.
Не был я предателем-злодеем,
Не был им и никогда не буду.
По утру на Косовом на поле
Я погибну за христову веру.
Враг сидит у твоего колена,
Пьет вино, своей полой прикрывшись,
Бранкович - предатель тот проклятый!
Завтра будет Видов день прекрасный,
Мы на Косовом увидим поле,
Кто предатель и кто верен князю.
И клянусь владыкою всевышним,
Поутру на Косово я выйду,
Заколю турецкого султана,
Придавлю ему ногою горло.
Если мне помогут бог и счастье,
В Крушевац вернусь я невредимым,
Я поймаю Бранковича Вука,
Привяжу его к копью покрепче,
(Так купель привязывают к прялке),
Потащу его на поле битвы".

Молодая Милошевка и мать Юговичей


Милошевка юная сидела
В горнице прохладной и вязала.
Два прохожих встали у оконца,
Помощи ей божьей пожелали:
"Милошевка, бог тебе на помощь,
Для кого ты там рубашку вяжешь?
Вяжешь ли ее родному брату,
Своему ли вяжешь господину,
Милому ль рубашку вяжешь сыну?
Милошевка им в ответ сказала:
"Бог спаси вас, путники, за ласку,
Что спросили, для кого вязанье.
Я вяжу рубашку не для мужа,
Я вяжу рубашку не для сына,
Я вяжу ее родному брату".
Путники ей тихо отвечали:
"Милошевка, не вяжи вязанья,
Брось рубашку: ни один из близких
Твоего вязанья не износит,
Выйди вон из горницы скорее,
Белый двор свой осмотри немедля,
Там найдешь ты головы любимых:
В первой - своего узнаешь мужа,
Во второй - единственного сына,
В третьей - брата своего родного".
Милошевка на ноги вскочила,
Бросила она свое вязанье,
Выбежала, бедная, из дома.
Но когда на двор она ступила,
Во дворе ей крови по колено,
И в крови той - головы любимых:
Первая - возлюбленного мужа,
А вторая - дорогого сына,
Третья голова - родного брата.
Замерла младая Милошевка
И не знает, как ей быть, что делать.
И от горя тут и от печали
Белые свои отсекла руки
И хотела оба ока вынуть.
Тут случилась древняя старушка,
Юг-Богдана милая вдовица,
И сказала Милошевке юной:
"Как ты, Милошевка, неразумна,
Для чего ты руки отрубила?
Большее перенесла я горе,
Юг-Богдан мой, господин любимый,
Девять милых сыновей имела,
Юговичей девять я растила.
Время всем пришло в поход собраться;
У кого есть сын - его сбирает,
Кто бездетен - сам идет в отряды.
Господина старого Богдана,
И девятерых сынов любимых,
Юговичей милых снарядила.
В Косово пошли они на битву,
И немного времени минуло,
С поля Косова пришло посланье:
Старый муж мой пал в кровавой сече,
Девять милых сыновей погибли,
Девять пало Юговичей милых,
И осталось девять снох на свете,
И у каждой-то снохи по внуку.
Как минула первая неделя,
Я взяла с собой вина две чаши,
Повела я девять снох с собою,
И на Косово пошли мы поле,
Сыновей искать моих любимых.
Как на Косово пришла я поле,
Не нашла я там сыночков милых,
А нашла могил там черных девять,
У могил тех копья в землю вбиты,
И привязаны у копий кони,
Ни овса не надо им, ни сена,
От могилы я иду к могиле,
Лью вино на них, а их целую".

Смерть матери Юговичей

Правый боже, чудо совершилось!
Как на Косово сходилось войско,
Было в войске Юговичей девять
И отец их, Юг-Богдан, десятый.
Юговичей мать взывает к богу,
Просит дать орлиные зеницы
И широкие лебяжьи крылья,
Чтоб взлететь над Косовым ей полем
И увидеть Юговичей девять
И десятого Богдана Юга.
То, о чем молила, получила:
Дал ей бог орлиные зеницы,
И широкие лебяжьи крылья.
Вот летит она над полем ровным,
Видит девять Юговичей мертвых
И десятого Богдана Юга.
В головах у мертвых девять копий,
Девять соколов сидять на копьях,
Тут же девять скакунов ретивых,
Рядом с ними девять львов свирепых.
Огласилось поле львиным рыком,
Встал над полем клекот соколиный,
Сердце матери железным стало,
Не вопила мать и не рыдала.
Увела она коней ретивых,
Рядом с ними девять львов свирепых,
Девять соколов взяла с собою
И вернулась в дом свой белостенный.
Снохи издали ее узнали
И с поклоном старую встречали.
К небу вдовьи понеслись рыданья,
Огласили воздух причитанья,
Вслед за ними застонали кони,
Девять львов свирепых зарычали,
И раздался клекот соколиный.
Сердце матери железным стало,
Не вопила мать и не рыдала.
Наступила ночь, и ровно в полночь
Застонал гривастый конь Дамяна.
Мать жену Дамянову спросила:
"Ты скажи, сноха, жена Дамяна,
Что там стонет конь Дамяна верный,
Может быть он захотел пшеницы
Иль воды студеной от Звечана?"
И жена Дамяна отвечает:
"Нет, свекровь моя и мать Дамяна,
Конь не хочет ни пшеницы белой,
Ни воды студеной от Звечана,
Был Дамяном этот конь приучен
До полуночи овсом кормиться,
Ровно в полночь в дальний путь пускаться.
Конь скорбит о смерти господина,
Без которого домой вернулся".
Сердце матери железным стало,
Не вопила мать и не рыдала.
Лишь лучами утро озарилось,
Прилетели два зловещих врана.
Кровью лоснятся вороньи крылья,
Клювы пеной белою покрыты,
В клювах воронов - рука юнака,
На руке колечко золотое.
Вот рука у матери в объятьях,
Юговичей мать схватила руку,
Повертела, зорко осмотрела
И жене Дамяновой сказала:
"Отвечай, сноха, жена Дамяна,
Не видала ль ты такую руку?"
Отвечает ей жена Дамяна:
"Мать Дамяна и свекровь, ты видишь
Руку сына своего Дамяна,
Я узнала перстень обручальный,
То кольцо, что при венчанье было".
Мать Дамянова схватила руку,
Осмотрела зорко, повертела
И, к руке приникнув, прошептала:
"Молодая яблонька родная,
Где росла ты, где тебя сорвали?
Ты росла в объятьях материнских,
Сорвана на Косове равнинном".
Мать печально головой поникла,
И от горя разорвалось сердце,
От печали по сынам родимым
И по старому Богдану Югу.

Омер и Мейрима

По соседству двое подрастали,
Годовалыми они сдружились,
Мальчик Омер, девочка Мейрима.
Было время Омеру жениться,
А Мейриме собираться замуж,
Но сказала сыну мать родная:
"Ах, мой Омер, матери кормилец!
Отыскала я тебе невесту,
Словно злато, Атлагича Фата".
Юный Омер матери ответил:
"Не хочу к ней свататься, родная,
Верность слову не хочу нарушить".
Отвечает мать ему на это:
"О мой Омер, матери кормилец,
О мой Омер, голубь белокрылый,
О мой Омер, есть тебе невеста -
Словно злато Атлагича Фата.
Птицей в клетке выросла девица,
Знать не знает, как растет пшеница,
Знать не знает, где деревьев корни,
Знать не знает, в чем мужская сила".
Юный Омер матери ответил:
"Не хочу я, машутка, жениться!
Крепкой клятвой я Мейриме клялся,
Будет верность слову крепче камня".
И ушел он в горницу под крышу,
Чтоб прекрасным сном себя утешить.
Собрала мать всех нарядных сватов,
Собрала их тысячу, не меньше,
И пустилась с ними за невестой.
Лишь Атлагича достигла дома,
Тотчас же их Фата увидала
И навстречу им из дома вышла,
Жениховой матери сказала,
С уваженьем ей целуя руку:
"О, скажи мне, мудрая старушка,
Что за полдень, коль не видно солнца,
Что за полночь, коль не виден месяц,
Что за сваты, коль не прибыл с ними
Юный Омер, мой жених прекрасный?"
А старуха отвечает Фате:
"Золото Атлагича, послушай!
Ты слыхала ль о лесах зеленых
О живущей в чащах горной виле,
Что стреляет молодых красавцев?
За родного сына я боялась,
И его я дома задержала".
От зари до самого полудня
Там на славу сваты пировали,
А потом отправились обратно,
Взяли Фату Атлагича злато.
А подъехав к дому, у порога
Спешились вернувшиеся сваты,
Лишь невеста на коне осталась.
Говорит ей ласково старуха:
"Слезь на землю, доченька родная".
Отвечает золото-невеста:
"Не сойду я, мать моя, ей-богу,
Если Омер сам меня не примет
И на землю черную не снимет".
К Омеру старуха побежала,
Будит сына своего родного:
"Милый Омер, вниз сойди скорее
И прими там на руки невесту".
Юный Омер матери ответил:
"Не хочу я, матушка, жениться!
Крепкой клятвой я Мериме клялся,
Будет верность слову крепче камня".
Сокрушенно сыну мать сказала:
"Ах, мой Омер, матери кормилец,
Если слушать мать свою не хочешь,
Прокляну я молоко из груди!"
Жалко стало Омеру старуху,
На ноги он встал и вниз спустился,
Золото он взял с седла руками,
Нежно принял и поставил наземь.
Полный ужин сваты получили,
Повенчали жениха с невестой
И свели их в горницу пустую.
На подушках растянулась Фата,
Омер в угол на сундук уселся,
Сам снимает он с себя одежду,
Сам на стену вешает оружье.
Застонало Атлагича злато,
Проклинает сватовство старухи:
"Старая, пусть бог тебя накажет:
С нелюбимым милое сдружила,
Разлучила милое с любимым!"
Отвечает юный парень Омер:
"Ты полушай, золото невеста!
До рассвета помолчи, не дольше,
Пусть напьются до упаду сваты,
Пусть сестрицы водят хороводы!
Дай чернила и кусок бумаги,
Напишу я белое посланье".
Написал он белое посланье,
И сказал он золоту-невесте:
"Завтра утром, чтоб остаться правой,
Ты старухе дай мое посланье".
Лишь наутро утро засияло,
Новобрачных мать будить явилась,
Постучала в дверь опочивальни.
Плачет, кличет золото-невеста,
Проклинает замыслы старухи,
Но старуха удивленно молвит:
"О мой Омер, матери кормилец,
Что ты сделал? Быть тебе безродным!"
Дверь открыла и остолбенела,
Недвижимым видит тело сына.
Люто воет в горести старуха,
Проклинает золото-невесту:
"Что ты с милым сыном натворила?
Как сгубила? Быть тебе безродной!"
Отвечает золото-невеста:
"Проклинаешь ты меня напрасно!
Он оставил белое посланье,
Чтоб ты знала правоту невесты!"
Мать читает белое посланье.
Горько слезы льет она, читая,
Ей посланье так проговорило:
"Облачите в тонкую рубаху,
Что Мейрима в знак любви дала мне!
Повяжите шелковый платочек,
Что Мейрима в знак любви связала!
Положите на меня бессмертник,
Украшала им меня Мейрима.
Соберите парней неженатых,
Соберите девок незамужних,
Чтобы парни гроб несли к могиле,
Чтобы девки громко причитали.
Через город пронесите тело,
Мимо дома белого Мейримы.
Пусть целует мертвого Мейрима,
Ведь любить ей не пришлось живого".
А как мимо тело проносили,
Вышивала девушка Мейрима,
У окна открытого сидела.
Вдруг две розы на нее упали,
А иголка выпала из пяльцев.
К ней меньшая подошла сестрица.
Говорит ей девушка Мейрима:
"Бог помилуй, милая сестрица!
Дал бы бог нам, чтоб не стало худо.
Мне на пяльцы две упали розы,
А иголка выпала из пяльцев".
Тихо отвечает ей сестрица:
"Дорогая, пусть господь поможет,
Чтобы вечно не было худого,
Нынче ночью твой жених женился;
Он другую любит, клятв не помнит".
Застонала девушка Мейрима
И хрустальную иглу сломала,
Золотые нити свились в узел.
Быстро встала на ноги Мейрима,
Побежала, бедная, к воротам,
Из ворот на улицу взглянула,
Омера несут там на носилках,
Мимо дома гроб несли неспешно,
Попросила девушка Мейрима:
"Ради бога, други молодые,
Плакальщицы, юные девицы,
Опустите мертвого на землю,
Обниму его и поцелую,
Ведь любить мне не пришлось живого!"
Согласились парни молодые,
Опустили мертвого на землю.
Только трижды крикнула Мейрима
И из тела душу отпустила.
А пока ему могилу рыли,
Гроб Мейриме тут же сколотили,
Их в одной могиле схоронили,
Яблоко им положили в руки.
Лишь немного времени минуло,
Поднялся высоким дубом Омер,
Тоненькою сосенкой - Мейрима.

Сосенка обвила дуб высокий,

Как бессмертник шелковая нитка.

Источники:

http://ahmatova.ouc.ru/perevodi-iz-ugoslavskoj-poezii.html

Джура Якшич

Косово



Где нету правды, там грех на воле,
Не слышишь смеха и плача в поле,
Земля пустая, и стены немы --
Вот, сердце, где мы...
Стена к стене и к камню камень,
Взывают к небу костьми-руками,
Дубы над ними, горды, безмолвны,
Решают распри громов и молний;
Руин оскалы -- в крови могилы!
Останки славы, останки силы;
Лежат тут кости героев наших,
Над ними взмоет орел однажды,
Про нашу пажить он небу скажет
О тех, кто долу во прахе страждет.


Родное поле перед очами.
Тут все, что сталось когда-то с нами!
Тут царь наш Лазарь, тут солнце пало,
Тут девять братьев лежат удалых,
Тут спит Обилич сном великана --
Косово поле!.. Сквозная рана!
Тут сочной травки стада не сыщут.
Тут кости, кости... их тыщи, тыщи.
Родник не в силах пробить породу,
Где кровь пролилась всего народа.
И славуй-птица петь не желает,
Где тать-кромешник ружьем играет.
Лишь ветер воет... а ворон ищет
Несытым клювом на вечер пищу.
Сверканье молний и рыки грома,
Но под грозою что мне, герою?
Небесной сечей любуюсь злою,
А в сердце жажда -- грозы истома.
Завет отцовский во мгле витает:
Пускай на гуслях внук заиграет --
И вспышка страха, и рокот грома
Пусть в этой песне проступят грозно,
Да слышит нелюдь, да слышат люди
Песнь громовую из сербской груди!..
Когда ж мне старость очи потушит
И доплетусь я к могильной кромке,
Пускай не ходят ко мне потомки --
Глас человека тут гром заглушит.

1857

Перевод Юрия Лощица

Милан Ракич

Симонида

О, дивная фреска! А где твои очи?
В пустующий храм проскользнувши ужом,
Албанец во мгле наступающей ночи
Глаза тебе выколол острым ножом.

Но он не решился коснуться рукою
Лица твоего и пылающих уст.
И вышел, и скрылся, как тать, за рекою,
Покуда был храм еще гулок и пуст.

Смотрю я, как ты в полутемном притворе,
Средь древних икон и старинной резьбы,
В своем золотом королевском уборе
С достоинством сносишь удары судьбы.

Лица твоего не коснулась обида,
Все так же светло и прекрасно оно,
Сиянье идет от него, Симонида,
Как свет от звезды, что погасла давно.

Местами потрескалась древняя фреска,
Ударам упрямых веков поддалась,
Но смотрит все так же внимательно-резко
Зрачками-лучами проколотый глаз.

Перевод Виктора Кочеткова

Источники:

http://www.moskvam.ru/1999/07_99/sbornick.htm

Бранко Радичевич

Бедная возлюбленная

Ветер веет,
Липа млеет,
Как тогда.

Речки
Журчанье,
Леса
Молчанье,
Как тогда.

Я - молодая
Здесь ожидаю,
Как тогда.

Солнце заходит,
Друг не приходит,
Как тогда.

Солнца другого
Нет дорогого...

Вечера, как сладко ожиданье,
О вы, ночи, светлых дней светлее,
А над вами два светили солнца,
Где же вы?.. Где друг мой ненаглядный?
Плачут травы, птица запевает,
Золото моё земля скрывает...

Боже, порази грозою сушу,
Громом бей в мою живую душу!
Дорогого у меня взяла могила,
Ничего на свете мне не мило.

Перед смертью

Листья желтые слетают с веток,
Листья желтые летят все ниже...
Я зеленых листьев напоследок
Не увижу!
Голова поникла, будто с горя,
Слепну, слепну от жестокой хвори,
Руки ослабели, страждет тело,
И лицо поблекло, потемнело, -
Видно, срок приходит лечь в могилу!

Жизнь, прости, прощай, мой сон прекрасный,
И заря, прости, и день мой ясный!
Предо мной рубеж иного края...
О, прости краса, земного рая!
Если б не любил тебя так жарко,
Долго б видел я, как солнце ярко,
Слушал грозы над ночной долиной,
Упивался песней соловьиной,
Нашей речью, что ручем сверкает...
Но источник жизни иссякает!

Песни вы мои, моя отрада,
Юных лет возлюбленные чада,
С неба радугу я снять хотел бы,
В радугу вас ярко разодел бы,
Звезды б рассыпал на вас ночами,
Солнечными бы венчал лучами...
Радуга зажглась и отблистала,
Звезды пламенели - звезд не стало,
Даже солнце среди дня померкло,
Даже солнышко меня отвергло.
Все исчезло, что люблю и славлю,
И в лохмотьях я сирот оставлю...

Гойко

Эй, ко мне скорее, гусли-други,
Натяну вас туго на досуге,
Натяну вас, заиграю лихо,
Чтоб на сердце снова стало тихо,
Чтобы снова я увидел счастье, -
Чудо, не разбитое на части.

И заря чиста, и солнце ясно,
Лес зеленый и поля прекрасны.
Милы мне цветы и ключ прохладный,
И дитя мое, мой луч отрадный,
Лишь в глаза твои я гляну снова, -
Вспыхнет в сердце песенное слово.
Ты, земля, мила мне бесконечно.
Дивно сотворил тебя предвечный!
Только бы пожить еще немного,
Но пора в последнюю дорогу,
Смертный час пробьет мой скоро, скоро,
Светлый мир сокроется от взора.

Гусли упадут из рук остылых,
Но что пел я - будет людям мило,
И пока душа к душе стремится
И народ за чашей веселится,
Будет песня для него отрадой, -

Ничего мне больше и не надо!

Источники:

http://ahmatova.ouc.ru/perevodi-iz-ugoslavskoj-poezii.html

Йован Йованович Змай

Взвейся, ветер!

Взвейся, ветер, пусть иссякнет
Море слез моей Отчизны,
В этом море пять столетий
Тонет повесть сербской жизни.

Всякий, кто глаза имеет,
Пусть увидит, пусть читает,
Как один народ безмерно
В рабской участи страдает.

Взвейся, ветер, разнеси ты
Вздох наш тяжкий в край из края,
Пусть везде узнают люди,
Как томимся мы, страдая.

И замри, пусть самый малый
Лепесток не шевельнется,
Чтобы мы могли услышать,
Чье нам сердце отзовется.

Пер. А.Суркова

Розы

* * *

Навсегда мои заветы
Сбереги в груди:
Раз ты сербка, так по-сербски
На меня гляди!

Наша жизнь - деревьев купа,
Серый соловей...
Под ветвями провели мы
Много милых дней.

Но и в дереве гнездятся
Черви под корой,
И мне часто, слишком часто
Снятся кровь и бой.

Каждый день внезапно может
Час ударить нам -
На отраду для героев
И на страх врагам.

Встанет день освобожденья
В грохоте огня,
И на битву не придется
Дважды звать меня.

Ты мила мне, ты верна мне,
Но тогда забудь
Поцелуи и объятья,
Нежащие грудь.

И когда прольют за волю
Сербы кровь свою,
Не жалей, жена погибших
В яростном бою!

Верь мне, что достойно серба
Умереть смогу.
Дай мне сына, чтоб отмстил он
За меня врагу.

* * *

В твоем я взгляде вижу:
В тоске ты ждешь меня,
И вот тебе фиалку
Принес сегодня я.

Она скромна, но запах,
Что льет душа ее,
Приносит людям радость,
А радость песнь поет.

Прими же песню эту,
Рожденную вчера,
Ведь маленькая песня -
Фиалкина сестра.

* * *

Я пришел к тебе, чтоб зори
Запылали, заблистали.
Но, увы, напрасно! Сердце
Отравилось сном печали.

Не протягивай мне руку
На разлуку эту злую
Усмири тревогу сердца
Позабудь меня, прошу я.

Я не пролил слез ни разу,
Хоть сдержать и нелегко их...
Эти слезы, словно реки,
Поглотили нас обоих.

Не протягивай мне руку!
Молода ты и невинна,
А ко мне близки минуты
Ночи горестной и длинной.

Из глубин кромешных ада
Заклубится дым сомненья,
Страшно мне любовь и совесть
Вдруг увидеть в униженье.

В этом мраке беспредельном
И к тебе придет страданье,
Никогда еще мрачнее
Не было повествованья,

Чем мое, где я поведал,
Как полна вся жизнь отравы...
О, душа твоя невинна!
Сохрани нас, боже правый!

* * *

...Ничего, любовь, ты не забыла
Иль ты лжешь, иль это так и было.
Слушай, друг мой нежный, сказки эти,
Ты одна поверишь мне на свете...

В древнем веке в дали беспросветной,
В облаке лучом не озаренном,
Пепельном, неясном, отдаленном, -
Так теперь я верю беззаветно -

Жили мы с тобою двое,
Две души в любовном зное,
И не ведали покоя,
И томились мы любовной жаждой,
А любовь росла с минутой каждой,
И печаль росла в воздушном теле,
Но друг друга мы обнять не смели, -
И печали власть,
И стремленья страсть
В домовине под землей истлели.

А могилы наши разделила злоба.
Душно было нам под мрачным сводом гроба!
Годы возникали, годы угасали,
Но не гасла в пепле искорка печали.
Наконец и богу это надоело -
Он с постели поднял нас оледенелой,
Чтоб мир холодный обогреть,
Чтоб этот мир увидел вновь
И понял он, какой была
Та несравненная любовь.

* * *

Мне б твою увидеть руку!
Все мне в ней до боли мило,
И так много роз прекрасных
Вкруг меня она взрастила.

Дай руки твоей коснуться...
В час, когда мой ум мутнеет,
Мне под ласковой рукою
Отдыха прохлада веет.

И когда почует сердце
Смерти злой прикосновенье,
Руку ту сожму я сильно -
И настанет исцеленье.

* * *

Как твои нарядны сваты,
Мать несет убор богатый,
А у мужа что взяла ты?

Пусть я многих ненавистней,
Я на грудь, что всех прелестней,
Душу изливаю песней.

Звуки сладостные - где вы?
Молкнут все мои напевы
Перед ликом сербской девы.

* * *

Как этот мир
Дивно широк,
Там розы цвет,
А здесь поток.
Там нивы блеск,
Здесь светлый сад,
То солнца жар,
То лютый хлад.
В золоте весь
Дунай течет,
Там зелень трав,
Жасмин цветет!
Там соловья
Слышится песнь,
Моя душа
С твоею здесь.

Увядшие розы

* * *

В сердце, что оледенили
За утратою утрата,
Два мне сокола остались,
Два цветам подобных брата.

Не обман ли все на свете?
Бранко мне залечит рану.
Не обман ли все на свете?
Я цветком гордиться стану.

Не обман ли все на свете?
Как горька моя утрата!
Не прошло еще недели -
Спят в могиле оба брата.

* * *

В детстве над моей родною кровлей
Белых голубей кружилась стая,
А вокруг товарищи резвились, -
Их любил я, сам того не зная.

В молодости, на рассвете жизни,
Был я полон чистоты и силы,
С милыми душе моей дружил я,
Дорогими сердцу до могилы.

В зрелости - желаний исполненье
К счастью путь восходит по спирали,
И тогда еще друзей имел я
Тех, что заживо не умирали.

Дивные часы, объятья милых,
Вздох надежды, дружбы песнь святая
Из кадильниц молодости нашей
К небесам неслись благоухая.

А теперь печаль на все спустилась,
Омрачила радостные вести,
Редко кто зайдет меня проведать,
Чтобы о былом поплакать вместе.

Светлой памяти друзей умерших
Долг сполна я заплатить не в силах,
Но никто не смеет помешать мне
Чтить друзей, что мирно спят в могилах.

* * *

С лепестков росистый жемчуг
Солнце утром собирает,
День угаснет, ночь настанет,
И роса опять сияет.

Солнце вновь росу осушит,
Вновь блеснет роса ночная
И сегодня так, и завтра,
Что ни ночь - роса иная.

Наконец устало солнце,
А роса не утомилась...
Солнце поняло, какая
В лепестках роса искрилась.

* * *

Даже радость входит,
Злую тень тая,
Под любою розой
Кроется змея.

За минуту счастья
Ожидает месть, -
Грозное проклятье
И в блаженстве есть.

Горе нам: в прекрасный
Полный счастья час
Призраки и змеи
Окружают нас.

* * *

Мне - безрадостное небо,
Солнце, что в туман садится,
Мне - цветы мои, затем что
Им не надо веселиться.

Мне - трава в садах вечерних,
Вся она в слезах блестящих,
Звезды, гаснущие в небе,
Тихий мир созданий спящих.

Мне - в лесу глухом тропинки,
Где один по ним иду я,
Мне - темнеющая чаща,
Никого здесь не найду я.

Гибель мира предвещая,
Бор шумит, но ясно слышим,
Как друг другу шепчут листья:
"Мы живем, мы вольно дышим!"

* * *

Ставят памятники мертвым
Из гранита, из металла,
Чтобы память дольше длилась,
Чтоб могила не пропала.

Люди к этому привыкли,
Я людей не осуждаю,
Только я своих усопших
В сердце верном воскрешаю.

Там могила, но над нею
Возвожу я милым храмы...
Там могила, но над нею
Чистой скорби фимиамы.

Я умру и боль погаснет,
Но над прахом плющ зеленый
Будет жить, быть может, дольше,
Чем надгробный крест с иконой.

* * *

Из чего ты, боже, вздумал наше сердце сотворить? -
Поначала хлынет счастье, чтобы сердце утомить,
И с неслыханною мощью черным жжет его огнем,
Но еще не гибнет сила в нем.

А потом приходят муки, лед и стужа без конца,
Но тоску одолевают наши стойкие сердца,
Окружают сердце тени многих горестных могил,
Все же сердце не теряет сил.

Но пройдут года, и сердце станет кладбищем навек,
Даже это переносит человек.
Вот еще доска, вот камень, и на камне имена
Тех, с кем я и пел и плакал, кем душа была полна,

Самых близких, без которых я не мог прожить и дня,
Тех, которые живыми остаются для меня.

* * *

Если близких провожаем,
Мы перед порогом
Руку им дадим и скажем:
"До свиданья, с богом!"

Те слова благой надежды
С уст легко слетают...
А свершатся, не свершатся -
Разве люди знают?

Но когда несем к могиле
Гроб в молчанье строгом,
Разве мы сказать не можем:
"До свиданья, с богом!"

* * *

"Видишь ли звезду на небе? -
Говорил астроном мне, -
Сохнет мозг, определяя
Расстоянье в вышине.

Далеко она, высоко,
Сотню долгих, долгих лет
Мчится от нее на землю
Синевато-желтый свет.

Очарованы мерцаньем,
Мы следим за ней всегда,
А ее уж, может, нету...
Веришь мне?" - "Конечно, да!

Оттого что часто ночью
Слышу вдруг со всех сторон
Голоса мне дорогие,
Проникающие в сон.

Вижу я глаза любимой,
Излучающие свет...
Я их вижу, вижу, вижу -
А ее на свете нет".

* * *

Ах, индиго, сурик, охра -
Эти краски слишком слабы!
Были б слезы разноцветны,
Рисовать и стал тогда бы.

Я писал бы на картинах
Все, что взор увеселяет:
Как сияет в небе месяц,
Как под ним звезца мерцает,

Как встает из дали солнце,
Как румяны утром зори,
Как корабль плывет неспешно
По сапфирной глади моря,

Как цветут красиво розы,
Как взлетают в небо птицы,
Как невест ласкает счастье,
Как весной сияют лица.

Я б картины эти миру
Дал скорей, чем песни, сказки,
Но от всех я утаил бы,
Где добыты эти краски.

* * *

Я цветы любил когда-то
Более всего на свете,
Но теперь я убедился:
Мне всего милее дети.

В детях есть зерно святое,
В них грядущее таится.
Был бы мир гораздо лучше,
Если б дал ему развиться.

В души детские гляжу я,
Их пленяюсь чистотою,
Их паденья не увижу -
Раньше я глаза закрою.

* * *

Из истерзанного сердца,
Не из глаз упали слезы,
И теперь росою стали
В лепестках увядшей розы.

Ночь прошла, и утром рано
Солнце радостное встало,
И лучи поют, сверкая:
"Мы хотим, чтоб слез не стало".

Это было долгим летом,
Солнце слезы осушило,
Но зима сменила осень,
Вьюга в поле закружила,

И метель найдя в засохших
Лепестках погибшей розы
Капли слез, спокойно молвит:
"Леденеют эти слезы!"

И когда замерзли росы,
Прелесть розы отблистала,
Перестала роза плакать,
Сердце биться перестало.

* * *

Не один, поверь, страдаешь
Ты по воле рока.
Много есть на свете горя
Близко и далеко.

Льется песня, как надежда,
В брызгах водопада,
Ей в пучине общей боли
Раствориться надо.

* * *

Ты мне сказать хотела,
Но, видно, не смогла.
Устам захолодевшим
Слезинка помогла.

Когда я стер слезинку,
Вглядясь в твои черты,
Я понял: гибель Смильки
Предчувствуешь и ты.

И в блеске той слезинки
Я угадал, грустя, -
Надежды юной сербки
На малое дитя.

Ты мне сказать хотела:
"Когда для Смильки ночь..."
Я понял, слишком понял -
Умрет малютка-дочь.

Не зря слеза скатилась
Из материнских глаз
Наш свет, дочурку нашу,
Господь унес у нас.

И часто голос дочки
Мне слышится во сне:
"Люби малюток сербских,
Как память обо мне".

И я, почти утешен,
Бреду в глубинах сна,
И ночь моих печалей

Уже не так темна.

Источники:

http://www.anti-glob.ru/kpsm/liter/stihi.htm

http://ahmatova.ouc.ru/perevodi-iz-ugoslavskoj-poezii.html